«Цветны и доспешны»
Столичные великие князья XVI столетия были прекрасно осведомлены о психотерапевтическом эффекте, создаваемом на неприятеля нарядным, красивым войском. Исходя из этого они потребовали от своих начальных и ратных людей, дабы те являлись на царёву работу «красно» и «цветно». Что воображало собой облачение детей боярских XVI каких целей и века оно помогало достигать?
Греческие премудрости
В ветхом византийском армейском трактате финиша VI века, известном называющиеся «Стратегикон» и приписываемом императору Маврикию, говорилось, что «ромеи [византийцы; тут и потом — примечание автора] и все другие народы, изучая с далека боевой строй друг друга, склонны определять по внешнему виду, что более грозными в бою выясняются те, у которых больше сверкает оружие». Составитель трактата, само собой разумеется, с этим был не согласен, потому что верил в том, что финал битвы предопределяют Божественное предопределение, мужество и искусство стратига-полководца. Но, следуя неспециализированному поверью, он однако счёл дать совет начинающему стратигу скрывать до последнего момента блеск доспехов и оружия собственных солдат с тем, что «в то время, когда по условленному сигналу неприятели его [оружие и доспехи] неожиданно заметят, их сознание будет потрясено, отчего они впадут в ужас ещё до начала сражения…».
Прошло полтысячелетия, и второй византийский полководец, Кекавмен, подводя на склоне лет итоги собственной долгой ратной работы, писал, обращаясь к тому, кто заберёт в руки его записки:
«Знай, что в случае если у стратиота конь, оружие и одежда хороши, к тому же стратиот храбр, то он окажется равным двум. Если он робок, то знай, что приободрится и средним будет в деле. А если он неряха, имеет седло громадное, стремена неудобные, коня нехорошего, то знай, что, если он и храбр, то помышляет заблаговременно о собственном спасении при помощи бегства…».
Само собой разумеется, эти наставления противоречат хорошему римскому опыту (римские консулы, воспитанные в простоте и строгости, с презрением относились к безжалостной, как они полагали, роскоши неприятелей – всяких в том месте кельтов, сирийцев либо парфян). Но легионы , в особенности в эру расцвета Империи, скованные металлической дисциплиной, отменно обученные и уверенный в собственном превосходстве над любым неприятелем, не особенно и нуждались в для того чтобы рода «допинге».
Византийские же стратиги действовали в другой ситуации, и в их стратегиконах-наставлениях по армейскому делу громадное внимание уделялось как раз моральному фактору. В нём византийские воеводы видели один из наиболее значимых способов увеличения боевого духа подчинённых им солдат-стратиотов — и, как следствие, успехи победы.
Да и на дикарей, впечатлительных как дети, вид блестящих имперских тагм и банд оказывал неизгладимое и сокрушительное, вбитое на уровне подкорки впечатление-воспоминание о могуществе и величии Империи. Грех было не воспользоваться таким «бонусом» перед завязкой решительной битвы!
«Видети было их цветно …»
Доподлинно неизвестно, просматривали ли воеводы и государи Третьего Рима — Русского страны — наставления стратигов Рима Второго, Византии. Но в том, что они были прекрасно осведомлены о психотерапевтическом эффекте, создаваемом на неприятеля нарядным, красивым войском, сомневаться совсем не приходится. Прекрасно усвоив эти прописные (для того времени) истины, государи великие и московские князья потребовали от своих начальных и ратных людей, дабы те являлись на царёву работу – ратную ли, дипломатическую ли, либо иную какую, «красно» и «цветно».
Н. Каразин. Воевода Громадного полка
Так, к примеру, в 1514 году, готовясь к встрече османского посла, князь Василий III потребовал от своих детей боярских, отряженных встречать бусурманского посланника, дабы те «имали с собою платье лутчее, дабы в том месте сьехався, видети было их цветно», и произвели своим блестящим и богатым внешним видом на турка и его сопровождающих должное чувство – чай, не шильники и шестники какие-нибудь помогают великому государю и князю всея Руси.
Прошло чуть больше четверти века, и в первой половине 40-ых годов шестнадцатого века крымский «царь» Сахиб-Гирей I явился «в силе тяжце» на берега Оки для того, чтобы наказать собственного неверного улусника, малолетнего царя Ивана IV. Комфортно расположившись на ковре в окружении бессчётной свиты на прибрежном бугре для того, чтобы замечать, как доблестные солдаты Аллаха «перелезут» через Оку, его мурзы и хан внезапно «узре», что «идут болшие полки да и правая рука и левая; и начат царь зрети и дивитися, что идут люди многие, создав полки красно: видят, а люди цветны и доспешны…».
Шлем, приписываемый Ивану Грозному
Продолжая собственный рассказ, русский летописец писал, что изумлённый этим зрелищем «царь» подозвал к себе царёва изменника князя Семёна Бельского, давшего обещание Сахиб-Гирею свободный проход к Москве, и собственных мурз. В то время, когда же они подошли к нему поближе, хан практически взорвался от бешенства – как же так, «сообщили ми есте, что князя люди х Казани пошли, а мне и встречи не будет»!
И что же он, «Великие орды великий царь силы находец и победитель», убаюканный этими обещаниями, узрел? «Яз столко многых людей и нарядных, ни кутазников, ни аргумачников не лучися видати в одном месте; а ветхие мое татарове, каковые на многых делех бывали, то же сказывают, что столко многих людей нарядных в одном месте нигде не видали»! И нежданно открывшееся «царю» величественное зрелище царёвых ратей (чьи «хоругви, совершенно верно живые, колышутся», а доспехи их «словно бы вода, что при ветре струится, шлемы золоченые на головах их, как будто бы заря утренняя в ясную погоду, светятся, яловцы же шлемов их, как пламя огненное, колышутся») вкупе с упорным сопротивлением державших оборону по Берегу передовых русских полков заставили «царя» несолоно хлебавши развернуть назад в Крым. Должный эффект был достигнут!
А вот нарядности «и» отсутствие «цветности» иногда имело именно противоположный эффект. В 1425 году, в то время, когда по окончании смерти князя Василия Дмитриевича вспыхнула распря между его сыном братом и Василием Юрием, митрополит Фотий взялся помирить племянника и дядю.
Определив же о том, что митрополит едет к нему в Галич, Юрий Дмитриевич подключил к делу, как в наше время говорится, собственный административный ресурс и не только сам, со собственными детьми, двором, боярами и «лутчими людим» выехал навстречу Фотию, но и, по словам летописца, «чернь всю собрав из градов собственных и волостеи, и из сел, и из сёл, и бысть их очень многое множество…». Увы, на митрополита «очень многое множество» собранных по княжескому повелению народу не произвело никакого впечатления.
Правильнее, произвело, но обратное тому, на которое рассчитывал князь. Фотий, «воззрев на он народ, яже на горе стояще», заявил Юрию Дмитриевичу с не хорошо скрытой усмешкой: «Сыну, не видах столико народа в овчих шерьстех». «Вси бо бяху в сермягах, – пояснил летописец, – князь бо хоте явитися, яко большое количество людеи име, а святитель в глум сии вмени себе…».
Одним словом, желали как лучше, а митрополит совсем не впечатлился от вида многого множества сермяжного народа и на переговорах занял жёсткую и непреклонную позицию. А вот если бы Юрий Дмитриевич собрал на встречу митрополита людей многих и нарядных, кто знает, как повернулась бы история дальше?
ЖД. Каразин. Наездник поместной конницы
Но возвратимся к основной теме отечественного рассказа. Минуло ещё чуть меньше четверти века по окончании нашествия Сахиб-Гирея, и в первой половине 60-ых годов XVI века кардинал Коммендоне, папский нунций-посланник в Польше, писал из Варшавы собственному итальянскому адресату примечательные слова. Он утвержает, что русские имели обычай «перед вступлением в битву надевать сверх оружия драгоценные многоцветные одеяния, так что русское войско имеет форму красивого цветущего луга».
И последний пример, относящийся к самому финишу XVI века. Подготавливаясь во второй половине 90-ых годов XVI века к встрече крымских послов, изрядно поднаторевший в интригах царь Борис Годунов не повторил неточности прямолинейного и простодушного князя-солдата Юрия Дмитриевича. По его указу велено было явиться на польскую «стойку» всем «воеводы, и дворяня, и дети боярские нарядные и цветные, и лошади бы у них были лутчие, … чтобы их крымские посланники видели».
Вдобавок ко всему «царские» посланники, ожидая личной встречи у Бориса, всю ночь напролёт вынуждены были выслушивать канонаду, устроенную столичными ратными людьми. И наутро, проехав семь верст через строй разодетых и разукрашенных царёвых служилых людей, крымские послы, о чём с явным удовлетворением записал летописец, «видяху такое великое войско и слышаху стрелбу, велми ужасошася и приидоша ко царю и чуть посолство можаху исправити». Довольный впечатлением, произведённым на татар, Борис пожаловал их «своим великим жалованием и отпусти их [послов] с великою честию…».
Безжалостное великолепие
Но, потому, что подобное чувство строится на письмах и свидетельствах летописцев, может появиться честный вопрос — а нет ли тут преувеличения? Возможно, книжники следовали правилам неписанного литературного этикета, неким формулам, а итальянский кардинал обрисовывал московитских дикарей так, как и положено обрисовывать дикарей – любящими внешний блеск, показную роскошь и тому подобную красивость? Что ж, обратимся к сухому языку актов и документов той эры и посмотрим, в каком виде являлись дети боярские на царёву работу.
Для начала о смотрах. Летом 1556 года Иван IV устроил громадной смотр всего собственного воинства, приказав воеводам и собственному двоюродному брату, князю Владимиру Старицкому, «во всех местех смотрити детей боярских и людей их», «да уведает правитель собственный воинъство, хто ему как помогает, и государьское к ним по тому преимуществу и жалование».
По результатам этого смотра позднее была составлена т.н. «Боярская книга», в которой были внесены записи о «людности и оружности» детей боярских царёва полка. взглянуть на записи, сделанные в ней разрядными подьячими.
Байдана Бориса Годунова
http://nolodrims.narod.ru
Так, некто Леваш Иванов сын Яковля Олтуфьев явился на смотр «на коне в пансыре [кольчатый доспех], на пансыре тегиляй толстой камчат [т.е. стеганый мягкий доспех, сделанный из камки, шелковой цветной узорчатой ткани]». Будай Угримов сын Болтин был на смотре, в соответствии с записям, «в доспесе в пансыре и в шеломе и в наручахс лохти…». Князь Иван княж Федоров сын Горчаков был «в доспесе с копьем дав шапке, да на нем же тегиляй бархатен…».
Иван Иванов сын Петров Заболоцкий прибыл на смотр «в бехтерце [кольчато-пластинчатый доспех] и в шапке…». Послужилец сына боярского Никиты Семёнова сына Вердеревского приехал в камчатом тегиляе «з горностаи» (хозяин не поскупился, выдал собственному верному слуге тегиляй, подбитый горностаем – мехом зверька, которым принято подбивать аристократов и мантии королей). Данный список возможно продолжать довольно продолжительное время.
Пансыри, бехтерцы, куяки, юмшаны (у Никиты Фёдорова сына Вышеславцевы был юмшан, «а на верх доспеха приволока бархатна» – другими словами доспех был крыт бархатом), тегиляи, зерцала, наручи, наколенки, шеломы, шапки металлические, бронзовые, бумажные – перечень более чем впечатляющ!
Но опять возможно возразить – так как это смотр, и на него сын боярский должен был явиться во всём великолепии и своём блеске — для того, чтобы произвести на царёвых дьяков и подьячих должное чувство и взять положенное ему жалование. Но вот, к примеру, второй документ — духовная грамота сына боярского Григория Дмитриевича Русинова, которую он написал «своим целым умом» в походе (из которого, наверное, что и не возвратился к себе) летом 1521 года (в то самое несчастное лето «крымского смерча»). Так вот, в соответствии с грамоте, кроме всего другого, с собою на работу сын боярский забрал «доспеху: шолом шамахеискои [иранского либо азербайджанского производства, одним словом, импортный] да бехтерец, а платья: кожух черева лисьи, да с него спорок отлас дымчат [т.е. лисий кожух был покрыт поверх дымчатым атласом], да однорятка колтырская багряна [т.е. суконная, из багряного, темно-красного сукна], да терлик безиннои [хлопчатобумажный], да шапка с соболем, да шапка горлоната [т.е. сделанная из меха, забранного с горла] поношона, да колпак оръдинскои подложены, пугвицы серебряны, да другои колпак здешнеи фальшив, да у ожерелья у пристяжново четыре пугвицы серебряны з жемчюги з гурмыцкими…».
Но и это ещё не всё. Это только то имущество, что сын боярский забрал с собой в последний поход, а к себе им было послано либо же покинуто на квартирах сверх того «шуба лисья горълнатна, да шуба камка багряна на черевех [мех с живота зверя] на бельих, да кожух зендениннои [сделанный из хлопчатобумажной ткани] на черевех не лисьих, да однорядка лазорева лунская [из британского», английского» сукна], да терлик отласен багрян плечи стеганы, да две шапки с соболем, да три колпаки оръдинские тафтою подложоны», и «шуба соболья, да шуба камка светло синий на черевех на бельих, да терлик камка зелена стеган, да терлик тафта [плотная шелковая ткань] светло синий простои, да опашень лазорев зуфнои [шерстяная ткань], да две сорочки с тафтою, да двои порты, да чеботы новы, да чулки лунские лазоревы, да полуголенки багряны, да тарки…».
Байдана дьяка Ивана Выродкова
Согласитесь – разнаряженный Григорий Русинов вправду был подобен цветущему лугу в лазоревой однорядке, поверх которой был багряный атласный терлик, в собольей шапке (либо в белом валяном «оръдинском» колпаке с серебряными пуговицами) и в накинутом на плечо лисьем кожухе, крытом дымчатым атласом! И так как не он один был таким щёголем. У сына боярского Посника Рябинина литовские люди забрали под Полоцком в 1570 либо 1571 году «чемодан с платьем, а платья – однорятка бела, сукно влосское [итальянское], обрасцы не ней шиты золотом да серебром по цениной тафте, завяски на ней шолк ал, кисти гирейские з золотом, да терлик тафтян зелен стеган, тафта шарская, кляпыши [костыльки] на нем шолк вишнев цвет, да охабень зуфрян червчат, а на нем пятнатцать пугвиц серебряных да ормяк ордынской, полотенцо узкое, обрасцы шиты золотом, завязки на нем шолк лазорев, да две сорочки с тясмами, да двои порты пошевные с тясмами…».
Не отставали от детей боярских и другие служилые люди, чином пониже. Так, у рядового воротника Нечайки те же литовские воровские люди изъяли «однорятку лазореву сукно колтырь, да кафтан горячей заечей под крашениною под синею, да рубаху красную с тясьмою, пугвицы у ней з жемчюги на спенках, а пояс шолков, да две рубахи полотняных, … да двои портки…».
Русское консульство к императору Священной Римской империи Максимилиану II в Регенсбурге, 1576. Картина
https://wikimedia.org/
Одним словом, столичные ратные люди вправду шли на царёву работу и на битвы, на «прямое дело», как на пир, разодетые в прах и пух. Кардинал Коммендони совсем не преувеличивал, равно как и русские книжники, обрисовывая блестящий и броский, запоминающийся вид легионов Третьего Рима.
литература и Источники:
- Акты Столичного страны 1505–1526 гг. М., 1975.
- Антонов А. В. «Боярская книга» 1566/1557 годов // Русский дипломатарий. Вып. 10. М., 2004.
- Кекавмен. рассказы и Советы. СПб., 2003.
- Новый летописец // ПСРЛ. Т. XIV. М., 2000.
- Монументы истории восточной Европы. Т. III. Документы Ливонской войны (настоящее делопроизводство воевод и приказов) 1571–1580 гг. Москва – Варшава, 1998.
- Патриаршая либо Никоновская летопись // ПСРЛ. Т. XIII. М., 2000.
- Сказание о Мамаевом побоище // Воинские повести Старой Руси. Л., 1985.
- Стратегикон Маврикия. СПб., 2004.