«Я потерял надежду убраться из россии»
73 года назад началась операция «Тайфун». Эти отрывки призваны проиллюстрировать восприятие германскими воинами происходивших в осеннюю пору 1941 года событий.
Имея за плечами трёхмесячный опыт новой, кровопролитной войны, вермахт шёл на Москву. Сказывалась первая усталость, но, в основном, вторгнувшаяся армия ещё продолжала верить в возможность победы. Уже начинались первые холода — а с ними и первые важные сомнения.
Как это принимали сами служащие? Что они видели на фронте и в прифронтовой территории? Что информировали в письмах к себе о быте войны?
Солдат Эрнст Гуикинг писал собственной жене 29 сентября:
«С Киевом покончено. Сейчас [группа армий] Центр опять готов. Грандиозный финальный аккорд не так долго осталось ждать будет сыгран на востоке.
Все отечественные надежды на следующие 30 дней».
Юный призывник Эрнст Керн прибыл на фронт в первых числах Октября и был поставлен в караул со ветхим ветераном. Ему запомнился их разговор.
«“взглянуть на карту России. Пространство необъятное. И как на большом растоянии мы продвинулись?
Не намного больше Наполеона в 1812 году — отечественные завоевания только узкая лента на карте”. “Но у нас имеется идеальное иные снаряжение и технические возможности, которого у них не было”, — сообщил я ему. Он сухо улыбнулся. “Да, но они подвержены отказам”».
Вильгельм Прюллер вместе с товарищами слушал обращение Гитлера 3 октября, по окончании чего записал:
«Какой подъём дают нам его слова, тогда как мы планируем около радиоприёмника, не хотя пропустить ни единого слова! Имеется ли лучшая приз по окончании дня битвы, чем услышать фюрера? Нисколько!».
Ту же обращение слушал Ростислав Завадский, сидя в тренировочном лагере в Польше:
«Хитлер сказал по радио об обстановке на восточном фронте. Уже 48 часов, как идет решительное наступление с целью полного разгрома советских армий. добычи и Цифры потерь потрясающие. Уже 2? миллиона убитых советских солдат. Какой кошмар!
В то время, когда же, наконец, покажется кто-нибудь. Господи, спаси Россию!».
Макс Кюнерт, проходивший службу в 1-й кавалерийской дивизии, в начале Октября вспоминал о эмоции отчаяния из-за неожиданного осознания всех трудностей:
«Неожиданно отечественная задача в Российской Федерации предстала как недостижимая, отечественный подвоз застрял, так же как и отечественная артиллерия, кроме того с их тяжеловозами. Танки трудолюбиво пробивали собственный путь через грязь, что сказалось на их манёвренности, и тратили больше полезного горючего, чем было вычислено. Вся Российская Федерация, как это нам казалось, была одним огромным резервуаром липкой грязи, и мы пребывали в его центре».
В грязи, октябрь 1941.
10 числа в Германии вышла газета с заголовками наподобие «Кампания на востоке окончена!». Ганс Рот записал в собственном ежедневнике:
«Снова сильная метель. Неожиданно сильный холод, 7 градусов ниже нуля! Дороги прочно промёрзли. Мы бы имели возможность наступать, если бы, да, если бы у нас было хоть какое количество-то топлива! Грузовики со бензином и снабжением всё так же на большом растоянии в тылу, застряли где-то, безнадёжно утонув в грязи. Около 60% застряли где-то в грязи. Это правильно; вот так и выглядит победоносное наступление вперёд! А распутица лишь началась, и уже спустя два дня дождей у нас эти утраты.
Всё это не очень-то соответствует вчерашним победным фанфарам!».
Вольфганг Хорн со собственного наблюдательного поста видел одну из атак, которую он обрисовал как «немыслимую»:
«В то время, когда первая линия была скошена, они [вторая линия] нагнулись и подняли винтовки тех, кто погиб — они были обречены нападать без оружия, что-то, что было совсем неизвестно нам».
Хайнц Отто Фаустен принимал участие в наступлении на Калинин утром 14 октября. Дорога была забита отступавшими советскими частями, но германская 1-я танковая дивизия всё равняется решила наступать. Их колонна столкнулась с отступающими русскими.
«Мы помчались вперёд, через полный хаос. Красноармейские начальники ругались на нас из собственных автомобилей, думая, что мы — это русские, бегущие с фронта. Автомобили соперника “врезались” в отечественную колонну, ненадолго присоединялись к нам и после этого, узнав отечественную подлинную принадлежность, снова сворачивали в сторону.
Всё это было легко немыслимо».
Не обращая внимания на окружения и эти успехи, немцы несли большие потери. Медсестра Ингеборга Охсенкнехт, проходившая службу в тылу группы армий «Центр» в октябре 1941 года, отмечала:
«Было так много утрат, что нам было нужно класть раненых в импровизированные кровати в коридорах. В битве за Вязьму отечественные танки достигли немыслимого … но какой ценой? Я трудилась в те дни как машина, равно как и все, работа была нескончаемой. Однако, так много раненых погибли, которых мы имели возможность бы спасти, если бы лишь их стремительнее привезли к нам!
Им было нужно через чур продолжительно ожидать помощи в грязи, раны загноились либо гангрена расползалась по всему телу, так что врачу оставалось только отрезать. Это было плохо, так плохо, что у меня нет слов, дабы обрисовать те сцены».
Хорст Ланге видел военнопленных и 11 октября записал в ежедневнике:
«Этим утром мимо проводили военнопленных из Вязьмы — нескончаемый последовательность страданий, среди них большое количество гражданских, оборванные, истощённые, замёрзшие, с потухшим взором, измученные. Большое количество стариков. Мало культурных лиц.
Нескончаемый поток дегуманизации».
Совсем не всё было у них радужно и на фронте.
В окружении под Вязьмой 12 и 13 октября красноармейцы пробовали прорваться. В одном месте это им не получалось. Капеллан Эрнст Тевес, проходивший службу в 11-й танковой дивизии, видел, как русские контратаковали с целью захватить германские позиции, но это «вылилось в ужасную кровавую баню для русской стороны. Плохо.
Снова в том месте были русские дамы в униформе, а за ними кроме того дети. Все мертвы».
На втором участке — практически получалось. Боец противотанковой артиллерии Браун из 2-й танковой дивизии вспоминал, что тысячи человек, вместе с колоннами и кавалеристами грузовиков, ринулись на германские позиции. Не обращая внимания на то, что немцы били по людям прямой наводкой из всех орудий, они просто затаптывали германские расчёты в почву. В итоге, оборонялись в этом «людской море» какие-то «островки», стреляя во все стороны. Немцы подтянули танки, каковые стали стрелять и по своим, и по чужим.
Прорыв захлебнулся, но немцы понесли утраты.
В другом месте — получалось в полной мере. Эрих Краузе служил в 35-й пехотной дивизии. В 16 километрах от Вязьмы их батальон окопался и начал ждать. Начавшись с отдельных выстрелов, битва разгорелась в полном масштабе и длилась до 5 утра. Через час атака возобновилась с новыми силами, в бой пошли советские танки.
Батальон Краузе побежал.
«Вся ругань отечественных офицеров и унтер-офицеров ни к чему не привела. Все бежали от русских танков. Временами нам получалось объединить солдат и занять позицию, но в то же самое время целый их поток начинал драпать.
Отечественные убитые и пострадавшие, и отечественные орудия и другое снаряжение мы кинули на поле. Шокирующая картина, которую я не забуду , пока живу … Я благодарю Всевышнего за то, что он оторвал меня из когтей смерти».
Советские воины, попавшие в плен
в следствии октябрьских битв.
Утраты, раны, усталость от войны множились, и это сказывалось на восприятии войны, которое начало очень сильно изменяться. Один германский капеллан писал:
«Сейчас я похоронил ещё нескольких из моих бывших прихожан, горных егерей, что погибли в данной страшной стране. Ещё три письма нужно написать, добавив ко всем тем, что я уже написал за эту войну. Вычеркнутых имён павших в моей записной книжке сейчас стало ещё больше, чем имён живых. Моя паства истекает кровью на равнинах данной страны.
Мы все тут погибнем».
Ему вторил его сотрудник, пастор Зебахер, в письме 7 октября:
«Я утратил надежду убраться из России данной зимний период. Когда страну укроет снегом, спасения не будет».
Солдат Зигфрид Кнаппе:
«Для фронтовика, жизнь превратилась в нескончаемую серию тяжёлой физической работы, броского мужества, ужасного ощущения и внезапной радости выживания под безжалостной судьбой, которое неизбежно увенчается его смертью либо увечьем».
Харальд Генри писал к себе 17 октября о пережитом под Брянском:
«Напрасно человек любой раз верит в то, что он пережил нехорошее. Неизменно будет ещё. С того времени как я последний раз писал тебе, я пережил преисподняя … То, что я выжил 15 октября, в самый страшный сутки моей жизни, думается чудесным образом.
Как больно всё моё тело, но мне точно не разрешат отправиться в больницу … Я через чур жалок, дабы написать что-то ещё. Позднее я поведаю об этих днях, то, что возможно поведано. Я желаю, дабы всё закончилось. Через что мы прошли!
О Боже!».
Холода обострили и без того ожесточённое отношение к гражданскому населению.
Генрих Меттельман вспоминал, как его подразделение становилось на ночёвку:
«Нам было приказано занять по дому на экипаж, а хозяев выставить вон. В то время, когда мы зашли в “отечественную” лачугу, я заметил за столом у окна даму и троих мелких детей. Они, разумеется, только что закончили имеется. Дама была перепугана отечественным нежданным визитом, я увидел, как дрожали у нее руки, а дети продолжали с большим удивлением наблюдать на нас. Отечественный фельдфебель, недолго думая, выкрикнул “…raus”, указав на дверь.
Дама пробовала было протестовать, дети, осознав, в чем дело, расплакались, но фельдфебель снова рявкнул “…raus”, сопроводив это недвусмысленным жестом. … На улице стоял холод, и в то время, когда я взглянуть в окно на них, заметил, как дама стояла у дороги, неуверенно озираясь, не зная, что сделать. Зрелище позвало во мне необычное чувство. Ни разу в жизни мне не приходилось выясняться в аналогичной обстановке.
В то время, когда я выглянул в окно чуть позднее, их уже не было, и я вынудил себя не думать об их предстоящей участи».
Карл Фухс 20 октября информировал жене: «Гигиена — это что-то совсем незнакомое этим людям … Эти люди тут живут вместе с животными, практически они живут как животные».
Йоханнес Хюбнер 18 октября писал к себе: «Вот уже практически четыре месяца и “турпоездка” по советскому раю совершенно верно значит большое количество для всех. Я ощущаю себя достаточно прекрасно среди русских людей. Их обычная жизнь привлекательна и поражает».
Осознание становилось всё более явным. Пауль Штреземанн вспоминал:
«Я смирился с утратой собственной жизни … чудовищность и Тупость данной войны всё больше доходили до меня, но я не видел выхода. Я не имел возможности убегать, так на что было сохранять надежду? Я ощущал себя в западне, как и миллионы моих товарищей».
Некоторых, но, это не останавливало. Танкист Эрих Хагер из 17-й танковой дивизии записал 20 октября, что его товарищ выстрелил себе в левую ногу из советской винтовки.
Атаки на фронте были всё так же безжалостны. Обе стороны несли большие потери. Готтлоб Бидерманн вспоминал, что в одну из ночей советские воины нападали их позиции.
Атаку немцы отбили, но это было только прелюдией.
«Спустя пара мин. мы снова почувствовали натиск, и солнце вышло из-за горизонта, высветив целый кошмар на поле битвы … их громкие крики “Ура!” снова потонули в оглушительном рёве стрелявших орудий. Через шум я услышал, как пулемётчик завопил “Я не могу больше убивать!”, зажимая спусковой крючок и держа его прочно, отправляя поток пуль из дымящегося ствола MG в веса атакующих. Боеприпасы отечественных PAK’ов выли и прорывали дыры в уменьшавшихся последовательностях.
Эта атака застопорилась только в 50 шагах от ствола отечественной пушки».
Не обращая внимания на это, на соседнем участке русские прорвались и нанесли немцам ощутимые утраты. Началась рукопашная, батальон Бидерманна отбил собственные позиции, но снова утратил большое количество людей. «Отечественным единственным жаждой было скрыться из этого кошмара, убежать от данной грязи, смерти и страданий, куда-то на большом растоянии, где не будут падать боеприпасы».
Германская похоронка. Убит 6 октября.
В последних числах Октября Курт Митке писал жене, что он стоял на часах на месте, где было похоронено 2000 бойцов. «Но это больше нас не шокирует; привыкаешь к этому». Генерал Курт Химер, начальник 46-й пехотной дивизии, писал, что его батальоны сократились до 180–200 человек. «Русские сопротивляются с беспримерным упорством. Опорный пункт за опорным пунктом приходится захватывать лично.
Часто мы не можем выкурить их кроме того посредством огнемётов, и нам приходится легко на кусочки всё взрывать».
К концу первого года войны у немцев показалось кроме того необычное уважение качеств воинов противоположной стороны. «Я ни при каких обстоятельствах не видел таких крутых ребят, как русские, и нереально заблаговременно предугадать их тактику», — писал один боец. Ему вторил второй немец в собственном письме к себе: «Русские — не трусы, какими их обожают изображать». Третий отмечал: «Этому мы обучились у русских: чем глубже окопаешься, тем больше шанс выжить».
Складывая все факты совместно, неудивительно, что один из воинов метко выразился: «Российская Федерация, могила отечественной юности».