Подвиг и бесчестье — «военные действия»
Крымские события и последующий после этого разрыв взаимоотношений с Турцией вряд ли возможно назвать взаимоувязанными, но они наводят на увлекательные размышления и извлекают из исторической памяти события в далеком прошлом прошлых лет.
Российская Федерация сражалась с Османской империей пара столетий. Иван III еще лишь возводил стенки Кремля , в то время, когда на южных границах показались отряды турецкой исламской империи, стёршей с лица земли Византию и на долгое время поработившей практически все православные населения украины. С того времени и до самого 1919 года, знаменовавшего окончательный распад Османского страны, русские сражались с турками за освобождение собственных православных братьев, за выход России к Тёмному морю, за славу русского оружия.
Как напутствие потомкам во второй половине 30-ых годов девятнадцатого века в Севастополе в честь капитан-лейтенанта Казарского, начальника брига «Меркурий», и его экипажа был воздвигнут монумент (создатель – академик архитектуры А.П. Брюллов), прославляющий подвиг во имя России. На пьедестале – лаконичная надпись: «Казарскому.
Потомству в пример».
Так произошло, что с этим именем связаны величайший подвиг, ужасная смерть от рук лихоимцев и бесчестье его флотского сослуживца. История судьбы – в духе катастроф Шекспира.
ПОДВИГ – ПОТОМСТВУ В ПРИМЕР
Русско-турецкая война 1828–1829 годов шла на Балканах и Кавказе. Одна из основных задач Черноморского флота – не допустить выхода турок из Босфора в Черное море. 14 мая 1829 года утром три русских корабля: фрегат «Штандарт», бриги «Меркурий» и «Орфей» были в дозоре у Босфора.
Крейсируя на траверзе Пендераклии, они увидели приближающуюся турецкую эскадру в составе 14 вымпелов.
Дозорные поспешили предотвратить руководство. Начальник «Штандарта» капитан-лейтенант Сахновский подал сигнал: «Забрать курс, при котором судно имеет лучший движение». Сейчас на море был не сильный ветер. Два быстроходных русских корабля сходу ушли вперед. «Меркурий» не отличался таковой резвостью.
На бриге поставили все паруса, в движение разрешили войти и весла, по семь с каждого борта, но развить скорость для отрыва от турок так и не удалось.
Ветер посвежел, и бриг для лучших турецких судов представлялся легкой добычей. «Меркурий» имел на вооружении 18 24-фунтовых коронад для ближнего боя и две переносные 8-фунтовые длинноствольные пушки большей дальности стрельбы. В эру парусного флота суда типа бриг употреблялись по большей части на «посылках», для конвоирования торговых судов, дозорной либо разведки.
За русским кораблем пустились вдогонку 110-пушечный фрегат «Селимие» под флагом командующего турецким флотом, где был капудан-паша, и 74-пушечный «Реал-бей» под флагом младшего флагмана. Одного успешного бортового залпа этих замечательных линкоров было бы достаточно, дабы перевоплотить бриг в плавающие обломки либо потопить. Перед экипажем «Меркурия» замаячила возможность смерти либо плена и спуска флага.
В случае если обратиться к Морскому уставу, написанному еще Петром I, то его 90-й артикул прямо показывал капитану русского флота: «При бою, обязан капитан либо командующий кораблем, не токмо сам мужественно против неприятеля биться, но и людей к тому словами, а паче дая образ собою, побуждать, чтобы мужественно бились до последней возможности, и не должен корабля неприятелю дать, ни в каком случае, под потерянием живота и чести».
Видя, что уйти от турецких судов не удастся, начальник созвал армейский совет, на котором по традиции первыми выступали младшие чины, дабы они имели возможность высказывать собственный вывод безбоязненно, не озираясь на авторитеты. Поручик корпуса флотских навигаторов Иван Прокофьев внес предложение драться до последнего, а в то время, когда будет сбит рангоут, откроется сильная течь либо бриг будет лишен возможности сопротивляться, подойти к адмиральскому кораблю и, сцепившись с ним, взорвать «Меркурий». Все единогласно высказались за бой.
Криками «ура» встретили ответ о матросы и бой. В соответствии с морскому обычаю, матросы надели чистые рубахи, а офицеры – парадные мундиры, потому что пред Создателем положено представать в «чистом». Кормовой флаг на бриге прибили к гафелю (наклонному рею), дабы он не имел возможности спуститься на протяжении боя.
На шпиль был положен заряженный пистолет, и последний из живых офицеров должен был выстрелом зажечь крюйт-камеру, где хранились бочки с порохом, дабы взорвать корабль. Примерно в 14.30 турки приблизились на расстояние выстрела и открыли стрельбу из погонных пушек. Их боеприпасы стали попадать в такелаж и паруса брига.
Один выстрел попал в весла и выбил гребцов с мест между двумя смежными орудиями.
Казарский прекрасно знал собственный корабль – он был тяжел на ходу. Спасти людей и «Меркурий» имели возможность меткая стрельба и искусное маневрирование. Умело маневрируя и употребляя для весла и этого паруса, он не давал сопернику воспользоваться многократным превосходством в артиллерии и затруднял сопернику ведение прицельного огня. Бриг избегал попадания под бортовые залпы турецких судов, что было бы для него смерти подобно.
Но туркам все-таки удалось обойти его с двух сторон и забрать в клещи. Любой из них сделал два бортовых залпа по «Меркурию». Кроме ядер в бриг в залпе полетели книппели – цепные ядра для парусов и уничтожения такелажа, и брандскугели – зажигательные боеприпасы.
Однако мачты оставались невредимыми, и «Меркурий» сохранял подвижность, а появляющиеся пожары тушились. С корабля капудан-паши прокричали по-русски: «Сдавайся, убирай паруса!» В ответ на бриге раздалось громогласное «ура» и был открыт пламя из всех орудий и ружей. В следствии туркам было нужно убрать с марсов и реев уже готовые абордажные команды.
В один момент Казарский, применяя весла, умело увел бриг из-под бортовых двойных залпов. Данный момент боя именно запечатлел на одной из собственных картин живописец Айвазовский. Мелкий «Меркурий» – между двумя огромными турецкими судами.
Действительно, многие исследователи парусного флота подвергают данный эпизод громадному сомнению, потому, что в этом случае сохраниться мелкому бригу было бы фактически нереально. Но недаром Неприятный прославил: «Безумству храбрых поем мы славу».
На протяжении боя, с самого начала, Казарский был ранен в голову, но оставался на должности и руководил командой. «Мы должны лишить неприятеля хода! Посему целить всем в такелаж!» – руководил он артиллеристам. Скоро канонир Иван Лисенко метким выстрелом повредил на «Селемие» гротовый рангоут и перебил удерживающие снизу бушприт ватер-штаги. Лишенные опоры, зашатались мачты, приводя к крикам кошмара у турок.
Дабы они не упали, на «Селемие» убрали паруса, и он лег в дрейф. Второй корабль действовал , меняя галсы под кормой брига, и бил его плохо продольными выстрелами, от которых тяжело было уклоняться перемещением.
Сражение длилось с ожесточением более трех часов. Последовательности маленького экипажа брига редели. Казарский приказал артиллеристам целиться самостоятельно и стрелять поодиночке, а не залпом.
И, наконец, грамотное ответ дало собственные результаты, канониры радостными выстрелами перебили сходу пара рей на мачтах. Те упали, и «Реал-Бей» беспомощно закачался на волнах. Дав по турецкому кораблю «прощальный» залп из ретирадных пушек, «Меркурий» направился к родным берегам.
В то время, когда на горизонте показались русские суда, Казарский разрядил лежавший перед крюйт-камерой пистолет в атмосферу. В следствии сражения «Меркурий» взял 22 пробоины в корпусе и 297 повреждений в рангоуте, такелаже и парусах, утратил 4 человека убитыми и 8 ранеными. Скоро очень сильно поврежденный, но непобежденный бриг входил в севастопольскую бухту для ремонта.
Российская Федерация ликовала. В те дни газета «Одесский вестник» писала: «Подвиг этот таков, что не находится другого аналогичного в истории мореплавания; он столь необычен, что чуть оному возможно поверить. Мужество, самоотвержение и неустрашимость, оказанные при сем экипажем и командиром «Меркурия», славнее тысячи побед обычных».
Будущий храбрец Севастополя адмирал Истомин о моряках «Меркурия» писал так: «Для того чтобы самоотвержения, таковой геройской стойкости пускай ищут в других нациях со свечой…» Позднее в издании «Современник», основанном Александром Пушкиным во второй половине 30-ых годов XIX века, было отмечено: «Предпочитая явную смерть бесчестию плена, начальник брига с твердостью выдержал трехчасовое сражение со собственными громадными соперниками и, наконец, вынудил их уйти. Поражение турок в нравственном отношении было полное и идеальное».
«Мы не могли принудить его сдаться, – писал подин из турецких офицеров. – Он сражался, отступая и маневрируя, со всем армейским мастерством, так, что мы, стыдно согласиться, прекратили сражение, в это же время как он, торжествуя, продолжал собственный путь… В случае если новые и древние летописи являют нам испытания храбрости, то этот затмит все другие, и свидетельство о нем заслуживает быть начертанным золотыми буквами в храме славы. Капитан этот был Казарский, а имя брига – «Меркурий».
Бриг был награжден Георгиевским вымпелом и кормовым флагом. Император Николай I собственноручно начертал «высочайшую резолюцию»: «Капитан-лейтенанта Казарского произвести в капитаны 2 ранга, дать Георгия 4 класса, назначить в флигель-адъютанты с оставлением в прошлой должности и в герб прибавить пистолет. Всех офицеров в следующие чины и у кого нет Владимира с бантом, то такой дать.
Штурманскому офицеру сверх чина дать Георгия 4 класса. Всем нижним чинам символы отличия армейского ордена и всем нижним чинам и офицерам двойное жалование в пожизненный пенсион. На бриг «Меркурий» – Георгиевский флаг.
Повелеваю при приходе брига в ветхость заменить его вторым, новым, продолжая сие до времен позднейших, чтобы память знаменательных заслуг команды брига «его» имя и Меркурий во флоте ни при каких обстоятельствах не исчезали и, переходя из рода в род, на вечные времена являлись ПРИМЕРОМ ПОТОМСТВУ».
БЕСЧЕСТЬЕ
Ранее, 12 мая 1829 года пребывавший в дозоре рядом от турецкого порта Пендераклия фрегат «Рафаил» под руководством капитана 2-го ранга Стройникова был застигнут неожиданно турецкой эскадрой и, кроме того не предприняв попытки вступить в бой, спустил перед турками Андреевский флаг. Над неповрежденным русским кораблем взвился алый османский флаг со полумесяцем и звездой. Скоро корабль приобрел новое имя «Фазли Аллах», что означает «Дарованный Аллахом».
Случай с «Рафаилом» – для русского флота невиданный, а потому особенно чувствительный.
Самое занимательное в том, что сдача в плен новейшего фрегата «Рафаил» случилась всего за три дня до подвига «Меркурия». К тому же начальник «Рафаила» Стройников и остальные офицеры фрегата на протяжении боя «Меркурия» пребывали на борту линкора капудан-паши «Селимие» и были свидетелями этого сражения.
Вряд ли возможно обрисовать, какие конкретно эмоции испытывал Стройников, в то время, когда на его глазах бриг под началом его ветхого сослуживца, существенно уступающий в мореходных и боевых качествах фрегату «Рафаил», имевшему 44 пушки, в самой отчаянной ситуации сумел выйти победителем? Всего годом ранее, руководя бригом «Меркурий», Стройников захватил турецкое десантное судно, готовившее высадку 300 человек у Геленджика. Тогда никто не посмел бы назвать его трусом.
Он был кавалером боевых орденов, а также ордена Св. Владимира 4-й степени с бантом за храбрость.
20 мая от датского посла в Турции барона Гибша (что защищал интересы России) была взята депеша о захвате турецким флотом у Пендераклии фрегата «Рафаил». Сообщение было столь немыслимым, что в него сначала не поверили. В ответном послании командующий Черноморским флотом адмирал Грейг попросил Гибша, дабы Стройников, старший офицер фрегата капитан-лейтенант поручик и Киселев корпуса флотских навигаторов Поляков представили подробные объяснения об событиях сдачи ими фрегата.
В последних числах Июля на Черноморском флоте были взяты переправленные бароном Гибшем рапорта Стройникова, Полякова и Киселева. Приведем главные выдержки из рапорта начальника «Рафаила» о сдаче в плен собственного фрегата.
«…12 числа, утром, пребывав, по счислению, в 45 милях от ближайшего Анатолийского берега усмотрели на N, в расстоянии около 5 миль… что то был авангард турецкого флота, складывавшийся из 3 судов, 2 корвета и 1 фрегатов, каковые шли полным ветром под зарифленными марселями… Неприятель, имея отличный движение, при неспешно затихавшем ветре заметно приближался. В 11 часов был составлен совет из всех офицеров, каковые положили обороняться до последней крайности и при потребности приблизиться к неприятелю и взорвать фрегат; но нижние чины, определив о намерении офицеров, заявили, что сжечь фрегат не разрешат.
До 2 часов пополудни «Рафаил» имел ходу около 2,5 узла; сделавшийся же сейчас штиль и длящаяся зыбь отнять у него… последних способов к защищению и нанесению вреда неприятелю. В финале 4-го часа авангард неприятеля пересек все направления и окружил «Рафаил»: два корабля шли прямо на него, правее их был 110-фрегат и пушечный корабль, а с левой стороны – корвет и фрегат; другая часть турецкого флота была назади в расстоянии около 5 кабельтовых; ходу было не более одной четверти узла.
Скоро один из судов, подняв флаг, начал палить, и след засим надобно было ожидать нападения и от других; ко всему этому большинство команды от качки не могла быть при собственных местах. Тогда, видя себя окруженным неприятельским флотом и будучи в столь гибельном положении, он не имел возможности предпринять никаких мер, когда отправить парламентеров на ближайший адмиральский корабль с предложением сдать фрегат для того, чтобы команда в непродолжительном времени была возвращена в Россию. Благодаря для того чтобы намерения, приказав поднять переговорный флаг, послал парламентерами капитан-морской артиллерии и лейтенанта Киселева унтер-офицера Панкевича; задержав их, турки отправили собственных государственныхы служащих, каковые, заявив согласие адмирала на его предложение… пожелали, дабы он со всеми офицерами отправился на адмиральский корабль, что и было выполнено; на фрегате остался с командою лишь один мичман Измайлов».
«Вы заметите из этот бумаги, какими событиями офицер данный оправдывает позорное пленение судна, ему вверенного; выставляя экипаж оного воспротивившимся всякой обороне, он вычисляет это достаточным для прикрытия собственного малодушия, коим обесславлен в сем случае флаг Российский, – писал в указе от 4 июня 1829 года император Николай I. – Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде, что неустрашимый флот Черноморский, горя жаждой смыть бесславие фрегата «Рафаил», не покинет его в руках неприятеля. Но в то время, когда он будет возвращен в власть отечественную, то, почитая фрегат этот впредь недостойным носить флаг русский и помогать наровне с другими судами отечественного флота, повелеваю вам предать оный огню».
Адмирал Грейг в приказе по флоту заявил о воле Императора Николая I и создал рабочую группу под своим председательством (в нее вошли все флагманы, командиры штаба кораблей и начальник флота). Рабочая группа проделала соответствующую работу, но в рапорте начальника «Рафаила» было большое количество неясного, что не давало возможности представить полную картину событий. Исходя из этого рабочая группа в постановочной части ограничилась всего лишь тремя главными пунктами: «1. Фрегат сдан неприятелю без сопротивления.
2. Не смотря на то, что офицеры и положили драться до последней капли крови и позже взорвать фрегат, но ничего этого не выполнили. 3. Нижние чины, определив о намерении офицеров взорвать фрегат, заявили, что не допустят сжечь его, но, и они не приняли никаких мер для побуждения собственного начальника к защите».
Вывод рабочей группы был следующим: «…Каковы бы ни были события, предшествовавшие сдаче, экипаж фрегата обязан подлежать действию законов, изображенных: Морского устава, книги 3, главы 1, в артикуле 90 и книги 5, главы 10, в артикуле 73… Обращаем внимание на положение нижних чинов, каковые… не имели совсем никакой возможности выполнить поставленного в последнем артикуле правила довольно арестования выбора и командира на его место лучшего. Помимо этого, что подобного рода воздействие превышало понятия нижних чинов и не согласовывалось с привычкою их к безотчетному повиновению руководству… Что касается до объявления нижних чинов, что они не допустят сжечь фрегат, то рабочая группа полагала, что начальник не имел право и потребовать таковой жертвы».
Для восприятия выводов рабочей группы представим толкование артикула 90: «Но ж, нежели следующие потребности произойдут, тогда, за подписанием консилиума от всех обер- и унтер-офицеров, для сохранения людей возможно корабль дать: 1. Нежели так пробит будет, что помпами одолеть лекажи либо теки нереально. 2. Нежели пороху и амуниции очень ничего не станет. Но ж, нежели оная издержана прямо, а не на ветер стреляно для нарочной траты.
3. Нежели в обеих вышеописанных потребностях никакой мели близко не произойдёт, где б корабль простреля, возможно на мель опустить».
Смелые деяния предков нужно не только чтить, но и использовать полученные уроки на практике.
Стоит кроме этого напомнить одно неспециализированное требование всех уставов – беспрекословное подчинение младших по званию старшим. Вместе с тем в разглядываемую эру в русском уставе на данный счет существовала оговорка: «Не считая тех случаев, в то время, когда приказ сверху есть неприятным пользе царёвой».
Артикул же 73-й определял твёрдое наказание: «Буде же офицеры, солдаты и матросы просто так допустят капитана собственного корабль сдать, либо из линии боевой уйти просто так, и ему от того не отсоветуют, либо в том его не удержат, тогда офицеры казнены будут смертию, а другие с жеребья десятый повешены».
Война скоро закончилась удачным для России Адрианопольским соглашением о мире во второй половине 20-ых годов XIX века, и команда фрегата возвратилась из плена к себе. Последний выход в море на «Меркурии» для Казарского был знаменателен. На траверзе Инады сошлись два корабля. С борта «Меркурия» 70 военнопленных было передано туркам. А с борта турецкого корабля 70 военнопленных русских перешло на «Меркурий». Это были все, кто к моменту заключения мира остались в живых из команды фрегата «Рафаил», составлявшей 216 человек.
Среди них – и бывший начальник «Рафаила» С.М. Стройников. В Российской Федерации целый экипаж корабля, включая его капитана, был приговорен к смертной казни.
Император смягчил решение суда для нижних чинов, повелел разжаловать офицеров в матросы с правом выслуги. Стройников был лишен чинов, дворянства и орденов. Как гласит легенда, Николай I запретил ему до конца его дней жениться и иметь детей, сообщив наряду с этим так: «От для того чтобы труса смогут появиться лишь трусы, а потому обойдемся без оных!»
Исполнение воли императора об уничтожении фрегата затянулось на долгое время. Еще до окончания войны турки, зная, как русские охотятся за фрегатом, перевели его на Средиземное море. 24 года бывший русский корабль состоял в рядах турецких ВМС.
Его берегли и особенно с радостью показывали чужестранцам. Данный позор закончился только 18 ноября 1853 года, в то время, когда русская черноморская эскадра стёрла с лица земли в Синопском сражении целый турецкий флот.
«Воля Вашего Императорского Величества выполнена, фрегат «Рафаил» не существует», – с этих слов адмирал Павел Нахимов начинал собственный рапорт о сражении, очень оговаривая, что важную роль в сожжении фрегата сыграли флагманский линейный корабль «Императрица линкор» и Мария «Париж».
Так сложилась будущее, что среди офицеров «Парижа» был младший сын бывшего капитана «Рафаила» Александр Стройников, появившийся в первой половине 20-ых годов XIX века от первого брака. Позднее он и его старший брат Николай принимали участие в славной обороне Севастополя, взяли боевые ордена и достигли званий адмиралов русского флота. Не смотря на то, что тень фрегата «Рафаил» легла на них, они собственной судьбой сполна заплатили за бесчестье и позор собственного отца.
СМЕРТЬ Храбреца
Александр Иванович Казарский по окончании собственного подвига сделал блестящую карьеру: был произведен в капитаны I ранга, стал флигель-адъютантом его императорского величества, и царь доверял ему ответственные поручения. Известен храбрец был и тем, что «не брал на лапу».
При Николае I в первый раз неприятность коррупции была поднята на национальный уровень. При нем был создан Свод законов, регулирующий ответственность за взяточничество. Николай I с иронией относился к удачам в данной области, говоря, что в его окружении не крадёт лишь он сам и его наследник.
Британский журналист Джорж Меллоу, систематично посещавший Россию, во второй половине 40-ых годов девятнадцатого века пишет: «В этом государстве все любыми методами пробуют пробраться на работу к правителю, дабы не трудиться, а красть, брать дорогие подарки и жить в достатке».
Не был исключением из неспециализированного устоя судьбы в 20–30-х годах XIX века и Черноморский флот, в особенности же его береговые работы. Дело в том, что командующий Черноморским флотом в то время в один момент являлся и главным начальником черноморских портов. Ему подчинялись все порты, среди них и торговые, Тёмного и Азовского морей, со всеми работами: портовым хозяйством, причалами, складами, таможней, карантином, торговыми судами.
Как раз через порты Тёмного и Азовского морей шел в то время главной грузооборот внешней торговли, и в первую очередь ее основной составляющей – пшеницы. Тяжело представить, какие конкретно капиталы наживались теми, кто имел хоть какое-то отношение к глубокой черноморской кормушке. Достаточно заявить, что во второй половине 30-ых годов XIX века чистый доход одесского бюджета превышал валовую выручку всех российских городов, за исключением Москвы и Петербурга. Одессе был дарован в 1817 году режим «порто-франко» (свободного порта).
Режим свободной торговли содействовал стремительному превращению Одессы в центр внешней торговли.
17 февраля 1832 года начальником штаба Черноморского флота назначается адмирал Михаил Лазарев. Практически в одно время с ним отправился на флигель и Черноморский флот-адъютант капитан 1-го ранга Казарский. Официально Казарскому вменялось в обязанность оказать новому начальнику штаба помощь и организовать отправку эскадры к Босфору.
Также, Николай I повелел: произвести доскональную диагностику всех тыловых контор Черноморского флота, разобраться со взятками в управлении флота и на частных верфях, вскрыть механизмы кражи денег при торговле хлебом в портах. Император хотел навести законный порядок на Черном море.
2 апреля 1833 года Лазарев производится «за отличие» в адмиралы и через месяц назначается на пост главного начальника Черноморского флота и портов. Тем временем Казарский завершает ревизию Одесского порта. Масштабы размеров вскрытых хищений потрясают. Затем Казарский переезжает в Николаев, дабы разобраться с состоянием дел в центральных управлениях Черноморского флота.
В Николаеве он продолжает напряженно трудиться, но спустя всего лишь пара дней неожиданно умирает. Рабочая группа, разбиравшаяся в событиях смерти Казарского, сделала вывод: «Согласно мнению участника этот комиссии ассистента флота генерал-штаб-лекаря врача Ланге, Казарский умер от воспаления легких, сопровождавшегося потом нервною горячкой».
Смерть наступила 16 июля 1833 года. Казарскому было неполных тридцать шесть лет. самоё полное изучение его жизни возможно отыскать в книге Владимира Шигина «Тайна брига «Меркурий». К чести Николая I, он предпринял все вероятные упрочнения, дабы разобраться с загадочной смертью собственного флигель-адъютанта. Расследование он поручил шефу корпуса жандармов генералу Бенкендорфу.
8 октября 1833 года Бенкендорф представил императору записку, где говорилось следующее: «Дядя Казарского Моцкевич, умирая, покинул ему шкатулку с 70 тысячами рублей, которая при смерти разграблена при громадном участии николаевского полицмейстера Автамонова. Назначено следствие, и Казарский много раз сказал, что попытается обязательно открыть виновных.
Автамонов был в связи с женой капитан-командора Михайловой, дамой распутной и предприимчивого характера; у ней основной приятельницей была некая Роза Ивановна (в других бумагах она проходит как Роза Исаковна), пребывавшая в маленьких отношениях с женой одного аптекаря, иудея по национальности. Казарский по окончании обеда у Михайловой, выпивши чашку кофе, почувствовал в себе воздействие яда и обратился к штаб-лекарю Петрушевскому, что растолковал, что Казарский постоянно плевал и оттого появились на полу тёмные пятна, каковые три раза были смываемы, но остались тёмными.
В то время, когда Казарский погиб, то тело его было черно, как уголь, грудь и голова неординарным образом раздулись, лицо обвалилось, волосы на голове облезли, глаза лопнули, и ноги по ступни отвалились в гробу. Все это случилось менее чем в двое дней. Назначенное Грейгом следствие ничего не открыло, второе следствие кроме этого ничего хорошего не обещает, потому что Автамонов – ближайший родственник генерал-адъютанта Лазарева».
Из воспоминаний родных Казарскому людей: умирая в доме собственного дальнего родственника Охоцкого, он только тихо сказал всего одну фразу «Мерзавцы меня отравили!». Окончательные слова по показаниям его денщика В. Борисова были: «Всевышний меня выручал в громадных опасностях, а сейчас убили вот где, неизвестно за что». Как мы знаем, что Казарский был предотвращён, потому, что кроме того хозяйку пансиона, где он остановился, заставлял пробовать блюда, ему подаваемые.
На приемах же у «гостеприимных» государственныхы служащих города старался ничего не есть и не выпивать. Но в то время, когда одна из местных светских львиц из собственных рук поднесла чашку кофе, аристократ духа не отказал женщине. Одним словом, не от оружия соперника, а от яда из рук соотечественников погиб храбрец русского флота.
Казарского похоронили в Николаеве. Потом из Санкт-Петербурга прибыла рабочая группа, труп эксгумировали, внутренности извлекли, увезли в столицу, и больше о произошедшем не было «как сквозь землю провалился». Могила его находится в ограде Всехсвятской церкви.
В том месте же находятся могилы навигатора Прокофьева и некоторых матросов брига «Меркурий», завещавших захоронить их по окончании смерти рядом со своим начальником.
Черноморцы не легко переживали смерть храбреца. Один из друзей Лазарева писал адмиралу на Босфорскую эскадру: «…Не буду сказать о горестном эмоции, которое произвело во мне сие известие; оно отзовется в душе каждого офицера Русского флота».